Неточные совпадения
— Говорят, что это очень трудно, что только злое смешно, —
начал он с улыбкою. — Но я попробую. Дайте тему. Всё дело
в теме. Если тема дана, то вышивать по ней уже легко. Я часто думаю, что знаменитые говоруны прошлого
века были бы теперь
в затруднении говорить умно. Всё умное так надоело…
— Как! Вы здесь? —
начал он с недоумением и таким тоном, как бы
век был знаком, — а мне вчера еще говорил Разумихин, что вы все не
в памяти. Вот странно! А ведь я был у вас…
— Да, — заметил Николай Петрович, — он самолюбив. Но без этого, видно, нельзя; только вот чего я
в толк не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы не отстать от
века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают; читаю, учусь, вообще стараюсь стать
в уровень с современными требованиями, — а они говорят, что песенка моя спета. Да что, брат, я сам
начинаю думать, что она точно спета.
Проповеди Бурдалу переведены на русский язык
в начале XIX
века.] намекая тем не на известного французского проповедника, а на бурду.
— Напоминает мне ваше теперешнее ложе, государи мои, —
начал он, — мою военную, бивуачную жизнь, перевязочные пункты, тоже где-нибудь этак возле стога, и то еще слава богу. — Он вздохнул. — Много, много испытал я на своем
веку. Вот, например, если позволите, я вам расскажу любопытный эпизод чумы
в Бессарабии.
— Совет невежды!
В тот
век, когда Бергсон
начинает новую эру
в истории философии…
— Нет, вы подумайте: XIX
век мы
начали Карамзиным, Пушкиным, Сперанским, а
в XX у нас — Гапон, Азеф, Распутин… Выродок из евреев разрушил сильнейшую и, так сказать, национальную политическую партию страны, выродок из мужиков, дурак деревенских сказок, разрушает трон…
Или вовсе ничего не скажет, а тайком поставит поскорей опять на свое место и после уверит барина, что это он сам разбил; а иногда оправдывается, как видели
в начале рассказа, тем, что и вещь должна же иметь конец, хоть будь она железная, что не
век ей жить.
— Боже мой! — говорил Обломов. — Да если слушать Штольца, так ведь до тетки
век дело не дойдет! Он говорит, что надо
начать строить дом, потом дорогу, школы заводить… Этого всего
в целый
век не переделаешь. Мы, Ольга, вместе поедем, и тогда…
Тогда все люди казались ему евангельскими гробами, полными праха и костей. Бабушкина старческая красота, то есть красота ее характера, склада ума, старых цельных нравов, доброты и проч.,
начала бледнеть. Кое-где мелькнет
в глаза неразумное упорство, кое-где эгоизм; феодальные замашки ее казались ему животным тиранством, и
в минуты уныния он не хотел даже извинить ее ни
веком, ни воспитанием.
Такое мессианское сознание было
в Германии
в начале XIX
века.
В века новой истории пытались рационализировать
начало власти, создав теорию социального договора.
Он не мог противостоять потоку националистической реакции 80-х годов, не мог противостоять потоку декадентства
в начале XX
века, не мог противостоять революционному потоку 1905 г., а потом новому реакционному потоку, напору антисемитизма
в эпоху Бейлиса, наконец, не может противостоять могучему потоку войны, подъему героического патриотизма и опасности шовинизма.
Так
в Германии
в начале XIX
века духовный национальный подъем у Фихте переступил свои границы и превратился
в германский мессианизм.
В века новой истории, которая уже перестала быть новой и стала очень старой, все сферы культуры и общественной жизни
начали жить и развиваться лишь по собственному закону, не подчиняясь никакому духовному центру.
— Помни, юный, неустанно, — так прямо и безо всякого предисловия
начал отец Паисий, — что мирская наука, соединившись
в великую силу, разобрала,
в последний
век особенно, все, что завещано
в книгах святых нам небесного, и после жестокого анализа у ученых мира сего не осталось изо всей прежней святыни решительно ничего.
Может,
в конце прошлого и
начале нашего
века была
в аристократии закраинка русских иностранцев, оборвавших все связи с народной жизнью; но у них не было ни живых интересов, ни кругов, основанных на убеждениях, ни своей литературы.
Разрыв становился неминуем, но Огарев еще долго жалел ее, еще долго хотел спасти ее, надеялся. И когда на минуту
в ней пробуждалось нежное чувство или поэтическая струйка, он был готов забыть на
веки веков прошедшее и
начать новую жизнь гармонии, покоя, любви; но она не могла удержаться, теряла равновесие и всякий раз падала глубже. Нить за нитью болезненно рвался их союз до тех пор, пока беззвучно перетерлась последняя нитка, — и они расстались навсегда.
Но очарование
в наш расчетливый
век проходит быстро. Через три-четыре года Сережа
начинает задумываться и склоняется к мысли, что папаша был прав.
А. Белый характерен для разных течений
начала века, потому что он не мог оставаться
в чистой литературе и
в эстетическом сознании, его символизм носил мистический и оккультический характер, он отражал все духовные настроения и искания эпохи.
В какой-то точке я более соприкасался с Л. Шестовым, чем с другими русскими мыслителями
начала XX
века, хотя между нами была и большая разница.
Пафос свободы и пафос личности, то есть,
в конце концов, пафос духа, я всегда противополагал господствующей
в начале XX
века атмосфере.
Но русская литература
начала XX
века при перечитывании вызывает во мне разочарование,
в ней мало вечно пребывающего, она слишком связана с временем, с годами.
Я заметил, что Бёме у нас с
начала XIX
века просочился
в народную среду.
Все захотели быть приобщенными к истинному розенкрейцерству, как это было у нас
в масонских течениях конца XVIII и
начала XIX
века.
Я погрузился
в очень напряженную и сгущенную атмосферу русского культурного ренессанса
начала XX
века.
Я принадлежу к тому типу людей и к той небольшой части поколения конца XIX и
начала XX
века,
в которой достиг необычайной остроты и напряженности конфликт личности, неповторимой индивидуальности, с общим и родовым.
Это космическое прельщение прельщало и соблазняло многих
в начале XX
века.
Произошло столкновение с ультрареакционным течением
в эмиграции, с консервативно-традиционным и клерикальным православием, не желающим знать всего творческого движения религиозной мысли
начала XX
века, с реставрационной политикой, вожделеющей утерянного привилегированного положения.
Творческий подъем
в литературе
начала XX
века обогатил меня новыми темами, усложнил мою мысль.
В 30 годы она носила шеллингианский характер,
в 60 годы нигилистический,
в 70 годы народнический,
в 90 годы марксистский,
в начале XX
века она приобретала окраску «декадентскую»,
в десятые годы XX
века она делалась антропософической и оккультической.
Но у меня не было того, что называют культом вечной женственности и о чем любили говорить
в начале XX
века, ссылаясь на культ Прекрасной Дамы, на Данте, на Гёте.
У меня было отталкивание и антипатия к религиозному освящению «плоти», которое было так популярно
в течениях
начала XX
века.
Проблема нового религиозного сознания
в христианстве для меня стояла иначе, иначе формулировалась, чем
в других течениях русской религиозной мысли
начала XX
века.
В конце XIX и
начале XX
века считали огромным достижением
в познании человека,
в понимании писателей и разгадки написанных ими книг, когда открыли, что человек может скрывать себя
в своей мысли и писать обратное тому, что он
в действительности есть.
Именно
в начале XX
века появились у нас люди двоящихся мыслей.
Несчастье культурного ренессанса
начала XX
века было
в том, что
в нем культурная элита была изолирована
в небольшом круге и оторвана от широких социальных течений того времени.
Во мне есть та взволнованность души, та проблематичность ума, те конфликты и антиномии, которые обнаружились во вторую половину XIX
века и
в начале XX.
Я почувствовал
в себе веяние духа, которое
в начале XX
века создало русский культурный ренессанс.
Духовное движение, которое существовало и
в России и
в Европе
в конце XIX и
начале XX
века, оттеснено.
Хомяков и славянофилы, Вл. Соловьев, Достоевский, народные социалисты, религиозно-общественные течения
начала XX
века, Н. Федоров,
В. Розанов,
В. Иванов, А. Белый, П. Флоренский — все против индивидуалистической культуры, все ищут культуры коллективной, органической, «соборной», хотя и по-разному понимаемой.
Некоторые религиозные течения
начала XX
века делали вид, что они пребывают
в наивной, докритической стихии, имитировали народный примитивизм.
Меня связывала со многими представителями русской религиозной мысли
начала XX
века великая надежда, что возможно продолжение откровения
в христианстве, новое излияние Духа Святого.
Русский культурный ренессанс
начала века был одной из самых утонченных эпох
в истории русской культуры.
В ренессансе
начала XX
века было слишком много языческого.
Но последствия творческого духовного подъема
начала XX
века не могут быть истреблены, многое осталось и будет
в будущем восстановлено.
Я пережил три войны, из которых две могут быть названы мировыми, две революции
в России, малую и большую, пережил духовный ренессанс
начала ХХ
века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот
в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, я пережил изгнание, и изгнанничество мое не кончено.
Сандуновские бани, как и переулок, были названы
в начале прошлого
века в честь знаменитой актрисы-певицы Сандуновой. Так их зовут теперь, так их звали и
в пушкинские времена.
Роскошь поразительная. Тишина мертвая — кроме «инфернальной», где кипела азартная игра на наличные:
в начале этого
века среди членов клуба появились богатые купцы, а где купец, там денежки на стол.
В это время взгляд мой случайно упал на фигуру Балмашевского. Он подошел
в самом
начале разговора и теперь, стоя у стола, перелистывал журнал. На его тонких губах играла легкая улыбка. Глаза были, как всегда, занавешены тяжелыми припухшими
веками, но я ясно прочел
в выражении его лица сочувственную поддержку и одобрение. Степан Яковлевич спустил тон и сказал...